Эта невероятная история - дебютный роман американки Лесли Дэниелс, только что изданный в США и уже завоевавший симпатии первых читателей своей яркой оригинальностью и остроумием.
Название: Уборка в доме НабоковаАвтор: Дэниелс Лесли
Серия: Azbooka/Novel
Аудитория: Общая аудитория
Литературная форма: Роман
Аннотация: Я поняла, что смогу остаться в этом городке, когда выловила из озера синюю эмалированную кастрюльку. Кастрюлька привела меня к дому, дом — к книге, книга — к адвокату, адвокат — к дому свиданий, дом свиданий — к науке, а из науки я вышла в мир», — начинает свой рассказ Барбара, героиня романа Лесли Дэниелс, с которой читатель знакомится в критический момент ее биографии. Оказавшись в провинциальном городишке, бывшая жительница Нью-Йорка лишилась не только друзей и работы, но и детей, отнятых у нее по суду «персонажем из прошлого» — бывшим мужем. Однако упомянутая кастрюлька привела ее к дому, где, по слухам, некогда жил... Владимир Набоков! «Импозантный сарай» сразу пришелся по душе Барбаре, и она решила во что бы то ни стало его купить и обустроить. Уборка в доме Набокова обернулась удивительной находкой, изменившей не только дальнейшую судьбу Барбары, но и жизнь всего городка.
Отзыв читателя Ольга: Милое приятное чтение. Я и смеялась, и плакала, удачный перевод, поэтому много смешных моментов. Подойдет для чтения и в метро, и где-нибудь в очереди, и дома на ночь. Так что советую всем, книга очень поднимает настроение, по сути, она немного о каждом из нас.
Отрывок из книги "Уборка в доме Набокова"
В понедельник, усадив Дарси в школьный автобус, я позавтракала кривобокими печенинами и яичницей. А потом жизнь переменилась. Она переменилась, когда я убирала устроенный нами разгром - одинокая, объевшаяся печеньем. С переменами так всегда и бывает.
Я собирала сумочки, которые растеряла Дарси. В гараже обнаружилось три штуки. Это была никакая не перемена, она вечно раскидывает повсюду свои поноски. У нее пять мини-рюкзачков, одна поясная сумка, четыре сумочки через плечо, шесть ридикюлей, пять кошелечков, четыре косметички и еще четыре штуковины, которые не подпадают ни под какое определение. Что-нибудь одно всегда при ней, набитое под завязку. В каждой сумочке лежат как ее, так и мои вещи. Она перетаскала у меня всю помаду розовых оттенков. А мне оставила тусклую «гигиеническую» и ярко-красную.
Коллекция сумочек родилась из Дарсиной сугубо женской страсти собирать разрозненные изящные предметы и складывать их в то, что можно застегнуть или защелкнуть. Начала она, едва научившись ползать. Моя дочь готовится на роль femme fatale1. Пока мы пекли печенье, она поинтересовалась, сколько раз положено выходить замуж, шесть? Вот и Грета Гарбо начинала так же. Малютка Гретхен ползала по полу и подбирала тут что-то блестящее, там что-то липкое, тут мягкое, как пух, там такое, что брать нельзя. Пристрастие к таким предметам, владычество над ними, над их разномастностью и есть первый шаг к тому, чтобы стать сиреной.
Шатаясь по комнатам и по двору в поисках потерянных сумочек, я размышляла, доводилось ли Владимиру Набокову делать уборку в этом доме. Я уже знала о нем кое-что, я прочла его автобиографию «Память, говори». Некоторые факты удалось разыскать в Интернете. Самая знаменитая его книга называлась «Лолита» - повествование о безудержном влечении взрослого мужчины к девочке-подростку. Набоков написал ее примерно тогда, когда жил в этом доме. Успех этой книги и позволил ему уехать с севера штата Нью-Йорк. По «Лолите» сняли фильм, и Набоковы навсегда распрощались со съемными домами - теперь они жили в отелях.
Кроме писательства, у Набокова было еще одно любимое занятие - научное и эстетическое пристрастие к бабочкам. Судя по всему, его не слишком заботили быт и домашний уют. Я гадала, нравилось ли ему жить в этом доме. Куда уж, если сравнивать с фамильным особняком в Санкт-Петербурге. Для него это, верно, было одно из временных пристанищ - дом, снятый у преподавателя-инженера, отбывшего в Париж в двухгодичный научный отпуск. Для меня это был лучший из когда-либо принадлежавших мне домов. Да он мне пока и не принадлежал, но каждый месяц я оплачивала из своих заработков в «Старом молочнике» еще парочку кирпичей.
Наверное, писателю все равно, где писать, он живет в мире своего воображения. Может быть, хозяйством заправляла его жена Вера, хотя она тоже была аристократкой (а помимо того - его музой и секретарем), но я никак не могла вообразить себе, как он орудует шваброй или возится в гараже. Возможно, Вере этот дом даже нравился: вид от кухонной раковины открывался неплохой. Набоков же, вероятно, куксился в этом домишке в Онкведо, сетовал на сквозняки и хмарь, доил свой мозг, пока Голливуд не спас его от этой докуки.
Одну из сумочек Дарси, синюю бисерную косметичку, я обнаружила на заднем дворе - она украшала собой столб ограды. Ворсистый черный ридикюльчик схоронился в темном колючем кусте - этих приземистых кустов имелся целый ряд. Я терпеть их не могла. Будь у меня топор и приди мне в голову мысль об Айрин, я бы все их изрубила в щепки. Я вернулась в комнату Дарси - в руке увесисто покачивались четыре сумочки. Я обозрела встроенный шкаф, где хранилась ее коллекция. Коллекция так разрослась, что больше было не всунуть - пришлось доставать аккуратно пригнанные ящики, самый писк моды в пятидесятые годы. Это было одно из тех постылых занятий, из которых и состоит жизнь: сначала нужно все вытащить, а потом запихать обратно.
Я вынимала ящики по одному, ставила на протертый ковер и уминала пухлые сумочки, чтобы влезло побольше. Дарси потребовала, чтобы ее коллекция хранилась именно в этом доме, именно в этих ящиках.
Папочка ее смирился, потому что понимал: в вопросе о сумочках никакой контроль над Дарси ему даже и не светит.
Один из ящиков застрял, я встала на колени и стала его выпрастывать. Когда он наконец вышел, я полезла посмотреть, за что же он цеплялся. За деревянной рамой что-то белело. Я подумала, может, это мой свадебный ридикюль (на кой дьявол невесте ридикюль?), но, когда я дотянулась до этого белого, вместо шитого атласа под пальцы попало что-то гладкое, и я дернула его на себя.
Вытянула - в руках у меня оказалась стопка пожелтевших карточек, двенадцать на восемь сантиметров, толщиной в кулак. Я еще раз заглянула за шкаф.
За другим ящиком лежала вторая стопка, рядом еще, все пухлые и пожелтевшие. Я извлекла их наружу.
Зачем-то понюхала. От них пахло, как от незрелых грецких орехов. Если вы не знаете, как пахнет незрелый грецкий орех, - он пахнет, как должен бы пахнуть лосьон после бритья.
Карточки были густо исписаны, в основном чернилами, но с карандашными поправками. Я положила их на раскрытые ладони. Ощущала скудный вес толстой стопки покрытых словами карточек - чернила совсем ничего не весили. Я встала на колени посреди наваленных грудами ридикюлей и стала просматривать карточки. Попадались среди них почти пустые, с единственным словом наверху. Там, где их придавило досками шкафа, на всех остались глубокие параллельные полосы. Почерк был четкий, аккуратный. Разбирать его было легко, хотя чернила и выцвели. Я начала читать, стоя на коленях на жестком паласе, обложенная сумочками. Иногда попадались законченные эпизоды. Некоторые были невероятно смешными. Я прочитывала предложение, и оно взрывалось у меня в голове - прихотливый, искрометный юмор. Смех, от которого становится невыносимо одиноко. И вот я сижу на уродском паласе, доставшемся мне вместе с моим купленным в кредит домом, и читаю какой-то забытый богом роман, написанный на карточках.
Я - единственный человек на планете, читающий эти цепочки слов, и они гремят раскатами взрывов у меня в голове. Я смеялась, потом обнаружила, что плачу, утираю лицо розовым платочком, кстати оказавшимся в подвернувшейся под руку косметичке, платочком, который я вот уже полгода пыталась найти.
Когда я подняла глаза от последней карточки, за окнами была тьма. Я разогнула колени - они стали густо-лавандовыми, а икры затекли - и осмотрелась. Рядом не было никого, с кем я могла бы поделиться, - ни друга, ни любимого, ни мужа, ни ребенка.
Я согрела молока и легла с ним в кровать. Карточки положила рядом на подушку, начала пить.
Роман был про Малыша Рута2, иногда он именовался «Малыш» или просто «М. Р.». История любви, довольно запутанная. Начиналось все в его юные годы, с поездки на соревнования в составе команды фермеров. Место действия - наш городок, лишь чуть подретушированный, причем он почти не изменился. То же ужасное безвкусие в отношении одежды, те же громоздкие зады, навеки засунутые в автомобили, тот же злокозненный клуб садоводов, та же преувеличенная, наводящая ужас вежливость, то же молчание, за которым таится то ли покой, то ли полная изоляция.
Большинство пустых карточек сосредоточилось там, где должна была быть сцена на бейсбольной площадке. На верхней линейке было написано, что Малыш Рут нацелился битой в стратосферу, а потом вышиб мяч за пределы зримого.
Писатель сделал Малыша Рута грустным клоуном-переростком, который разбрасывает во все стороны деньги и любовь, точно водяные бомбочки. Великан-атлет предстает фигурой трагической, располагающей и противоречивой, великий блюзмен от спорта, Бесси Смит3 бейсбола. Кто бы ни написал эту книгу, она написана с яростной убежденностью, будто автор в точности знал, кто он и зачем пришел в этот мир. Слова были его системой координат.
Я взбила подушку и допила молоко, гадая, мог ли то быть роман Набокова. А если да - почему он
его не закончил: может, забыл здесь в предотъездной спешке? Или отрекся от него, как от чего-то ненужного и позорного, как от побочного сына? Если это действительно его произведение, отыскать и прочесть эти слова - высокая и тайная привилегия, то же, что подсмотреть в открытую дверь гостиничного номера, как двое великих актеров скандалят, а потом занимаются любовью: непозволительно - а не устоишь.
Прислонившись к той же стене, к которой, возможно, прислонялся за чтением Набоков, в свете того же двойного бра я бережно перебирала карточки. Может, и он лежал здесь по ночам, на той стороне, что ближе к двери, и пытался понять, что он делает в этой глубинке на севере штата, так далеко от дома. Или поворачивался на бок и смотрел на спящую Веру, умиротворяясь ее нежным ровным дыханием. Возможно, он тосковал по большому городу, его сложной упорядоченности и блистательному хаосу. Возможно, для него ночная тишина была безграничной пустотой. Возможно, он думал о своей великой любви, не о той, что лежит сейчас рядом с ним, а о той, которую он завтра сотворит на бумаге.
Перепечатка
Утром я спустилась в свой «кабинет», где половину стола занимал компьютер от «Старого молочника», - кабинет находился в подвале, на уровне, который на жаргоне агентов по недвижимости уклончиво зовется «нижним этажом». Летом на нижнем этаже, наверное, царила приятная прохлада, сейчас же похолодало и здесь стояла промозглая сырость, наводившая на мысли об отмороженных пальцах и ревматическом артрите.
Я сложила карточки поближе к себе и подальше от целой бадьи зеленого чая, который я заварила как взбадривающее средство. Именно зеленый чай пьют все водители автобусов в Азии. Горькая штука, но помогает добраться в нужное место к нужному сроку, даже если по дороге приходится сделать кучу оста-
новок и разобраться с кучей недоумков, которые теряют билеты и не могут набрать необходимое количество мелочи, и с кучей сумок, которые падают пассажирам на головы.
Я решила набрать и распечатать текст романа. Не только для того, чтобы читать его в постели, с чашкой молока (оболью - так не страшно), - мне нужно было, чтобы все слова прошли сквозь мою плоть, чтобы лучше их осознать, чтобы выяснить, что еще я могу проведать про их автора, чтобы попробовать разобраться, Набоков их написал или нет. Может, меня озарит.
Очень это странное ощущение - быть владелицей ценной рукописи. Почему это сокровище попало именно ко мне? Я ведь уже утратила одно сокровище. Дарси больше не спит под моей крышей, - случалось, она даже спала со мной, волосы затеняют подушку, сонное дыхание горячо. Сэм больше не спит поблизости, в своей кровати, крупный и неподвижный. Я отогнала эти мысли, размяла пальцы и взялась за дело.
На первой карточке, в самом центре, было написано «Малыш Рут», но рядом стояла решительная карандашная пометка: «Варианты», а дальше - под номерами:
1) «Последний диамант» (вычеркнуто);
2) «Янки, убирайся вон»;
3) «Корни» (и рядом: «Ну нет!»
.
За перепечаткой мне отчаянно захотелось кофе, будто в чашке кофе содержалось все - любовь, спасение и богатство. От кофе я отказалась в целях экономии, равно как в интересах психического здоровья.
Напившись кофе, я начинала вытирать плиту важными документами. Кофе вселял в меня мысль, что я могу все на свете, даже, к примеру, вернуться к персонажу из прошлого. Так что я бросила его не только пить, но даже и покупать. А теперь мне его не хватало.
Но я с легкостью представляла себе, как Вера Набокова спускается по лестнице с чашкой свежего крепкого кофе для своего мужа-писателя, работающего над новым романом. Я даже почувствовала аромат кофе и расслышала ее почти невесомые шаги по шершавому ковру.
Распорядок дня всех писателей-прозаиков, надо полагать, до странности одинаков. Утром они встают (с похмелья или нет), завтракают, пишут часа три, обедают, ложатся отдохнуть, идут прогуляться, пишут всю вторую половину дня, ужинают, пьют или нет, весь вечер читают, ложатся спать. Но вот ведь что удивительно: кто-то на кухне готовит эти завтраки, обеды и ужины. В доме Филиппа Рота на кухне хозяйничала актриса Клэр Блум. Я вообразила себе: Джордж Клуни просовывает голову в комнату, где я молочу по клавишам: «С чем тебе приготовить омлет?»
Я потрясла головой, не отрываясь от клавиатуры. Если это действительно роман Набокова, что подвигло его писать о бейсболе? Почему его заинтересовал Малыш Рут? Это не входило в круг его обычных сюжетов. Может, редактор посоветовал ему написать что-нибудь более коммерческое, чем мемуары? «Что там у вас говорит - память?.. Лучше пишите про преступников, секс или, на худой конец, про спортсменов - так он его, возможно, наставлял. - Или, например, юмористический роман...»
Персонажи - Малыш, его возлюбленные и поклонники. Кроме всего прочего, перед нами гротескный портрет одержимости, причем в американском варианте.
О бейсболе я не имела ни малейшего представления. Мой отец всегда хотел дочь, а не сына, именно потому, что ее не придется учить играть в бейсбол. Я ни разу не посмотрела от начала до конца ни одного матча. Никто не объяснял мне правила. Когда все-таки приходилось смотреть - или, хуже того, играть на всех обязательных школьных и лагерных соревнованиях, - мне всегда казалось, что это такой вид спорта, где сначала долго ничего не происходит, а потом вдруг происходит, все восторженно вопят или возмущенно орут, случается, что и на меня. Почему именно, я не понимала, а спросить стеснялась. Уже тогда я отчетливо поняла, что никогда не буду получать от бейсбола никакого удовольствия.
В этой же истории акцент был сделан на безграничных возможностях, которые открывает перед игроком слава: девушки гоняются за Малышом Рутом, Малыш заставляет их утратить власть над собой, утратить все представления о приличиях - юные болельщицы срывают трусики и зашвыривают их на скамейку запасных.
Отчетливо очерченный образ небольшого стадиона: выброшенная и раздавленная булочка от сосиски в тесте, блеклая, распластанная, точно мотылек.
Но когда в эту картину вступает Малыш Рут, на карточках зияет пустота. На одной, в середине, короткий список бейсбольных терминов: раннер на третьей линии, самоубийственный блок. Отсутствующая сцена была дырой в книге, досадным пробелом. Я поняла, что внимание мое сместилось к сквозняку на шее, окоченевшим пальцам, отчаянной потребности в кофе.
Писателя, похоже, особенно занимала психология болельщика, стремление стать безликой частью группы. Эту обезличенность внутри группы он доводит чуть не до гротеска - все болельщики одеты в форму «Янки», индивидуальные различия полностью стерты. Карнавальное шоу истового поклонения, которое заставляет людей по собственному выбору раствориться в ликующей, беснующейся толпе.
Я воскресила в памяти собственные стадионные воспоминания - моменты перемежающейся скуки и озадаченности, моменты, когда я пытаюсь понять, нужна ли мне такая жизнь: сижу на скамейке - теплая газировка выливается из стакана - и радуюсь, что не живу той же жизнью, что они там, на поле, что я бесконечно далека от окружающих меня завзятых болельщиков.
Добравшись примерно до середины стопки, я составила список вымышленных географических названий. Автору, судя по всему, пришлись по душе названия городов на севере штата Нью-Йорк, он беззлобно подшучивает над их индейским звучанием: Онкведо, Отсикут. В те времена в распоряжении автора еще не было данных современного лингвистического анализа, который позволил установить, что все здешние топонимы имеют в основе общий корень, взятый из языка племени сенека; в самом общем виде его можно перевести как «Розоволицые, вон отсюда».
Я прервалась, только чтобы съесть кусок поджаренного хлеба. Я даже не вышла к почтовому ящику, чтобы встретить Билла. На перепечатку у меня ушло два дня, но, закончив, я знала: я пропустила каждое слово через глаза и через кончики пальцев. И тем самым заслужила право владеть этим сокровищем.
Впервые с тех пор, как меня занесло в Онкведо, я почувствовала, что мне есть что сказать миру. Если роман написан Набоковым - пусть это не самая сильная его вещь, пусть сам он не хотел видеть его опубликованным, - тогда мой долг - донести его до читателей. Даже если это не роман Набокова, книга может объединить тех, кто любит читать о спорте, и тех, кто любит читать о любви. Она может стать точкой пересечения мужских и женских интересов. Но это уже не мое дело. Моя задача ясна: доставить находку туда, где ее заметят, передать ее в надежные руки.
1 Роковая женщина (фр.).
2 Малыш Рут - Джордж Герман Рут по прозвищу Бейб (Малыш) Рут (1895-1948), выдающийся американский бейсболист.
3 Бесси Смит (1894-1937) - американская певица, одна из наиболее влиятельных исполнительниц блюза 1920-1930-х гг., «императрица блюза».